Вечер августа вздыхал холодным дождем, что крупными каплями падал из свинцовых туч. Зыбкий ветер теребил кроны деревьев, и Ира, застегнув молнию на ветровке своего сына, крепко поцеловала его в лоб.

— Будь хорошим мальчиком. — шепотом проговорила она. — Береги сестру и защищай ее.

Женщина перевела усталый взгляд на Олесю, которая с завистью маленького ребенка также ожидала материнского поцелуя.

— Помнишь те штуки, что я подарила вам недавно?

Девочка кивнула, ее рука невольно коснулась груди, где под слоями одежды покоился небольшой круглый амулет, предназначения которого она не знала.

— Никогда не снимайте их. Это очень важно, — строго сказала мать. — Ваш отец был хорошим человеком, он выиграл нам время. Завтра утром я позвоню бабушке, чтобы узнать, как вы там. Хорошо?

— Угу, — угрюмо откликнулась Олеся и получила долгожданный поцелуй.

Дети сели в такси, где уже ждала любимая бабушка, у которой они так часто бывали в последнее время.

— Ты бы дом продала, — покачала головой она. — С ума скоро в нем сойдешь. Худая стала, как вобла, волосы подстригла. Зачем он тебе, такой большой-то?

— Нет, мам. Сейчас не до этого. Береги детей, если все будет хорошо, позвоню завтра утром.

В глазах Ирины мелькнула искра уверенного безумия, какая бывает, когда решаешься на отчаянный, но необходимый поступок. За последнее время она прочитала и изучила столько оккультной литературы, что любая библиотека позавидовала бы. Женщина прекрасно понимала, что неважно, продаст она дом или нет, переедет ли куда или вообще уйдет жить в лес — что-то страшное настигнет ее везде. Ее и детей.

— Обязательно позвони, — погрозила пальцем Светлана Константиновна и подняла стекло.

Темная иномарка мягко поехала вперед. Дети махали руками удаляющейся фигуре матери, и это был последний раз, когда они видели ее.

На кухне стояла тишина — вся семья, которая с недавнего времени насчитывала всего три человека, сидела в молчании. Светлана Константиновна знала, что нужно как-то подбодрить детей, ведь они потеряли и отца, и мать, но слова застревали у нее в горле. Она с трудом сдерживалась, чтобы не плакать каждый божий день при внуках, и эта необходимая забота придавала женщине сил.

— Ну вот и поужинали, — вздохнула она, убирая полупустые тарелки со стола.

Малыши сидели притихшие, половина котлеты и жареной картошки так и остались нетронутыми. Вот еще недавно у них было все или почти все, и за пару месяцев не осталось даже родителей.

— Давайте спать вас уложу.

Женщина отвела внуков в одну из комнат, где стояли друг напротив друга две кровати. Она заботливо отогнула одеяла и, дождавшись, пока оба улягутся, нежно поцеловала каждого в лоб.

— Спите, малыши, утро вечера мудренее, — всхлипнула она, оставляя дверь приоткрытой.

Комната погрузилась в приятный полумрак, нарушаемый светом включенного ночника. Слышалось, как снаружи ездят машины и какие-то пьяные люди орут во дворе. Дима смотрел в потолок. Ему не верилось, что мир жил своей жизнью по-прежнему, когда его собственный рассыпался на осколки кривого зеркала. На другом конце комнаты, уткнувшись в подушку, плакала Олеся.

— Да говорила я ей, продай ты этот проклятый дом! — слышался тихий голос Светланы Константиновны из кухни. — Как только они в него переехали, так все сразу и началось. Сначала Сергей, потом она. Хорошо хоть, детей я забрала. Да нашли ее в доме одну, ты бы видела, там были какие-то странные знаки, повсюду догоревшие свечи.

Дальше было не разобрать из-за рыданий и всхлипываний.

— Господи! Что стало с моей бедной девочкой!

Дима поднялся с кровати и закрыл дверь — ему было до тошноты противно слушать эту историю еще раз. Ее, словно какую-то легенду, передавали все взрослые родственники из уст в уста и притворно замирали, когда кто-то из детей появлялся рядом. Как будто он стал глухим или слепым из-за того, что ему еще не исполнилось девять. Он залез под одеяло с головой и через какое-то время спасительный сон начал смыкать веки, пока наконец не погрузил всю квартиру в ночную тишину.

— Дима, Дима, проснись!

Мальчик с трудом сел на кровати, недоуменно уставившись на тормошившую его сестру.

— Дима, кто-то стучит в окно! — быстро проговорила она, тут же залезая к брату под одеяло.

За мокрыми темными стеклами виднелись огни плачущего Петербурга, комната наполнялась ночной тишиной, резкой и плотной, такой, что закладывало уши. Оба ребенка прислушались, будто напуганные зверьки. Страх расползался по темным углам зыбкими тенями, которые росли и множились среди вещей, словно живые комки насекомых.

Внезапно в окно постучали. Тук. Тук. Тук.

Дима вздрогнул и вцепился рукой в локоть сестры. Длинный костистый палец с несколькими суставами провел ногтем по мокрому стеклу, издавая оглушительный скрежет. Рука, которой он принадлежал, казалось, росла из ниоткуда, из самого густого воздуха, наполнявшего комнату. И он не просил разрешения войти, потому что не был снаружи.

— Оно внутри… — прошептал мальчик, проглатывая вязкий комок страха.

Тук. Тук. Тук. Звук повторился снова, уже более настойчиво. Дети как по команде закрыли глаза руками, зная, что это всегда помогает, если страшно. Они хотели бы позвать бабушку, но не могли найти в себе сил даже закричать.

Послышался звук поворачиваемой дверной ручки, а затем, будто являясь естественным продолжением всех детских ночных страхов, скрип открываемой двери.

Тук. Тук. Тук. Теперь стук доносился со стороны коридора. Олеся приоткрыла один глаз, и тут же раздался живой девичий визг.

Из проема выползало нечто огромное и темное, похожее на мешок из живых переломанных костей, шевелящихся в единой абсурдной массе. Тварь зацепилась за потолок несколькими руками и очень быстро полностью оказалась в комнате. Она сипло втянула ночной воздух, будто пробуя его на вкус, и повернула уродливую голову с рогами к детям, безошибочно находя их в скользкой темноте.

Мальчишка, напуганный криком своей сестры еще больше, чем всем остальным, наблюдал за этим с широко открытыми голубыми глазами. По пухлым щекам текли горячие слезы, и все, что он мог сделать, это прижаться к Олесе так плотно, будто хотел слиться с ней в единое целое. Тело существа зашевелилось, приближаясь к своим жертвам, нависая над ними теплой горой ужасающей плоти. Однако оно ничего не делало, только вертело головой и шумно дышало.

— Хорошо же постаралась… ваша шлюха-мать, — просипела тварь.

Огромные лапы с длинными пальцами протянулись к детям, да так и застыли в нескольких сантиметрах от их испуганных лиц.

— Ну… ничего. Долг… будет уплачен. Как хрустели ее… косточки на моих зубах! И ваши будут… хрустеть.

Она словно говорила в большую медную трубу, голос выходил не изо рта, а сочился из стен, выплескивался из мрачных теней с сипением и бульканьем.

— Ох как будут хрустеть ваши косточки!!! — взвизгнула она напоследок так громко, что Олеся и Дима закрыли уши руками.

Существо дернулось назад, исчезая в черном проеме двери и все стихло. В комнату ворвалось гудение проезжающей машины, а затем ее фары разрезали ставшую прозрачной темноту и скрылись где-то во дворе. В тот же момент дети сорвались с места и побежали будить бабушку.

— Ох, вы мои милые, — приговаривала Светлана Константиновна, прижимая к себе внуков.

Она гладила их по мокрым от пота волосам и качала головой, слушая сбивчивые объяснения про ночные кошмары.

Вечером следующего дня бабушка укладывала ребят у себя в комнате, так как они наотрез отказались спать в другой. Она все понимала и не пыталась им возразить, ласково гладила по голове и успокаивала. Договорились даже, что свет останется включенным на всю ночь.

— Ничего, мои маленькие, все будет хорошо, — женщина заботливо накрыла одеялом внуков, которых расположила на старом диване. — Хотите, я вам сказку почитаю?

Только она вымолвила эти слова, как кто-то постучал во входную дверь. Стук был громким и настойчивым, отчего Олеся сразу же схватила бабушку за рукав халата.

— Не открывай, бабуль! — прошептала она.

— Отчего же? Вдруг соседка зашла, может, надо чего. Да не бойтесь, тут в доме все свои, чужих нет.

Поцеловав испуганную девчушку в щеку, Светлана Константиновна засеменила к двери.

— Кто? — дружелюбно спросила она.

Дима на всякий случай обнял сестру, помня, что должен ее защищать. Он не без страха заметил, что воздух стал каким-то вязким и тяжелым, будто в него налили киселя.

Прошло около пяти минут, но бабушка не возвращалась.

— Бабуль! — крикнул он, и в ответ ему отозвалась липкая тишина старой двухкомнатной квартиры.

Настенные часы, что висели над входом в гостиную, отмеряли время с громогласным тиканьем, но ничего не происходило.

— Ба! — уже в слезах позвала Олеся, а когда осталась без ответа, принялась рыдать в голос.

Какое-то время дети сидели, боясь пошевелиться, но потом все же вышли в коридор. Там, прислонившись к дверному глазку, стояла бабушка. Ее обмякшие, безвольно повисшие вдоль тела руки била крупная дрожь, и оттого они иногда ударялись о дерево с глухим уханьем. Челюсть съехала вниз, открывая неестественно большой старческий рот, из которого с громким сипением слышалось спокойное дыхание. На цветастый халат, видавший всякие времена, капала густая слюна.

— Бааааббууууля!!!

Они принялись трясти ее за руки, стараясь оттащить от двери подальше, но тело женщины приобрело какую-то мертвенную твердость и не поддавалось ни на сантиметр.

— Ба! Ба!

Так дети звали и звали своего опекуна, а когда прошла уже пара часов, забились в гостиную на старый диван, укрываясь спасительным одеялом. Обессилев от страха и горя, сквозь сон малыши слышали, как безвольные руки бабушки колотят по двери в странной судороге.

Когда утреннее солнце развеяло ночной холод, робко выглядывая из окруживших весь город туч, Светлана Константиновна внезапно вздохнула глубоко и отошла от двери. Этот звук мгновенно разбудил детей, которые стояли в проеме двери, широко открытыми глазами наблюдая за происходящим.

— Ох, что это я? Неужель заснула в коридоре? — кряхтела женщина, оттряхивая теплый халат.

— Бабуль! Ты тут! Ты тут!

Они тут же окружили ее и обняли так крепко, будто не видели очень давно.

— Все хорошо? — спросила старшая.

— Конечно, а что же могло стрястись? Вы простите бабку свою, старая я стала.

Женщина по-доброму улыбнулась, прижимая к себе двух любимых людей — все, что у нее осталось.

Вскоре из кухни донесся жаркий аромат манной каши с молоком. Он был таким знакомым и теплым, каким бывают солнечные дни в любимом кресле. Пока дети умывались и переодевались, для них с любовью готовился завтрак. Вот наконец они уселись за столом, все еще притихшие, напуганные и замкнутые, но довольные, что ночной кошмар закончился.

Дима бодро схватился за ложку и, зацепив ею приличную порцию ароматной массы, застыл в недоумении. Среди манной каши с вареньем четко виднелся крупный осколок стекла. Олеся проследила его взгляд и охнула, закрыв рот ладошкой.

— Ну что вы, малыши, — шутливо подмигнула бабушка. — Кашу есть разучились? Приучили вас ваши родители мертвые ко всяким макдональдсам? Ешьте, ешьте, а то сильнее не станете.

Девочка всхлипнула от этих слов и принялась возить ложкой в тарелке. Все произошедшее казалось ей сном. Среди молочно-белой массы ясно виднелось стекло, крупное и мелкое, заботливо положенное бабушкой для своих внуков.

— Ба. Тут стекло, — упавшим голосом пролепетала она.

— Какое такое стекло? — нахмурилась Светлана Константиновна. — Ох, затейники вы мои. Доедайте все до конца, а то из-за стола не выйдете. А я пока схожу, вещи ваши постираю.

Дима недоуменно смотрел на сестру.

— Кашу ешь, а стекло не ешь, — твердо сказала она, схватив его за руку. — Хорошо выковыривай.

— Не бабушка это. — проговорил он хмуро.

Когда женщина вернулась, обе тарелки были пусты. Стекло, заботливо отделенное от еды, покоилось в недрах мусорки.

— Что это у вас? — спросила она, кивком указывая на серебряную подвеску.

— Мама подарила, — тихо ответил мальчишка.

— Ох, подарки эти. Лучше бы крест повесила. А это что? Ересь какая-то. Как была ваша мать безбожницей, так и умерла безбожницей. Давайте-ка снимайте их, чтобы не случилось чего…

— Ба, можно мы пойдем погуляем? — перебила ее Олеся.

Будто очнувшись ото сна, женщина заботливо улыбнулась и кивнула:

— Идите, конечно, как раз одежду вам чистенькую принесу.

Дети молча сидели на кухне, а вскоре вернулась Светлана Константиновна с мокрой одеждой в руках.

— На вот, одевайте. А то замерзнете еще.

С этими словами она переодела внуков в мокрое, заботливо поправляя шапочки и куртки, все-таки конец августа.

— Идите, идите, — ворковала старушка, закрывая дверь. — Можете до вечера гулять, ругать не буду.

Любой ребенок, услышав такое, прыгал бы на месте от счастья, но у этих двоих наградой стало тяжелое молчание. Они сидели на верхнем этаже, там, где начинается выход на крышу, и где никто бы не увидел их отчаяния. Было холодно, тонкие детские губы посинели, под глазами появились синяки, но даже это казалось лучшим выходом, чем вернуться домой к странной бабушке. Однако, когда наступила темнота и одежда почти высохла на крохотных дрожащих телах, Дима и Олеся вернулись домой. Больше им было некуда возвращаться и негде просить помощи.

— Вернулись, — улыбнулась Светлана Константиновна и ушла в гостиную.

Там она, согнувшись, ножницами отрезала телефонные провода.

— Ба, что ты делаешь? — спросила Олеся, кротко выглядывая из коридора.

— Да вот звонят всякие, ночью им неймется. Звонки, звонки, звонки. Сколько можно звонить? — бурчала она себе под нос.

За несколько часов из слегка пухлой, миловидной женщины она превратилась в тощую сгорбленную старуху. Худые пальцы с выступающими костяшками бодро щелкали ножницами.

Олеся хотела подбежать к бабушке, обнять ее крепко-крепко и заплакать. Ей чудились нежные прикосновения морщинистых ладоней, заботливые добрые глаза, но брат остановил ее, рывком схватив за локоть.

— Нет, не ходи, — умоляюще прошептал он.

— Ух, старость не радость, — женщина выпрямилась, хватаясь за больную спину. — А вы, детки, идите спать без ужина, раз кашу не доели.

В эту секунду на лице ее отразилась какая-то внутренняя борьба. Казалось, она пытается стряхнуть с себя внезапно накативший страшный сон или морок, но вскоре неизменная улыбка растянула тонкие губы.

— Без ужина, — повторила она. — А я тоже спать лягу, поплохело мне что-то.

В комнате было темно, только ночник озарял ее мягким желтым светом. Здесь, подальше от новой бабушки, все дышало спокойствием и безопасностью, как будто не было острых теней и не было дрожащего от ударов стекла. Дети включили свет и забились на кровати. Они очень устали. Не было сил плакать, не было сил обсуждать что-то и вскоре сон сморил их.

Ночью Олеся проснулась от ощущения тревоги и холода. Она мельком глянула на спящего брата и, стараясь не разбудить его, аккуратно опустила босые ноги на пол. Отец говорил, что семья — это самое ценное. Что если плохо, надо поделиться с близкими, и все пройдет. На секунду ее разозлило то, что он ушел. Как он мог уйти, когда так нужен?! Как мама могла?! А затем стало стыдно.

Девчушка вытерла подступившие слезы тыльной стороной ладони и отправилась в гостиную. Она намеревалась поговорить с бабушкой, которая всегда защищала ее от всего — и от младшего брата, когда тот шалил, и от сердитой мамы, когда та хотела поругаться.

В зале было темно, только телевизор ворчал, показывая очередную бессмысленную передачу. Мелькали улыбающиеся лица, реклама молока и мобильных телефонов. Светлана Константиновна дремала на диване, укрывшись пледом. Она так похудела, что халат висел на ней, словно нелепая старая кожа.

— Бабушка, — проговорила Олеся, трогая любимую руку.

— Что, милая? — та поморгала, стряхнула остатки ночной дремы и по-доброму улыбнулась.

— Страшный сон приснился?

Девочка помотала головой.

— Ты меня любишь, бабуль?

— Ну конечно люблю! Ты мне почему такие вопросы задаешь, глупая? Мы ведь все вместе должны заботиться друг о друге.

Она скинула плед и протянула руки для объятия, когда за окном застыл и осыпался шорох осеннего дождя. Какое-то время Олеся раздумывала, но она так устала от этого всего — от смерти родителей, от ночных кошмаров, от собственного отчаяния, поэтому бросилась на руки любимой бабушки, утыкаясь лицом в ее худое плечо. Тут же слезы потекли из глаз ребенка, а Светлана Константиновна прижала ее к себе крепко крепко. Теплые руки гладили содрогающуюся спину, когда пальцы нащупали серебряную цепочку и рванули в разные стороны. Амулет упал на диван с тихим шелестом. Крик ребенка потонул где-то в перекрытиях многоэтажки.

Дима проснулся, когда солнечный луч скользнул по его лицу. Он чувствовал себя плохо, где-то в груди появилась мокрая хрипота, конечности потяжелели, будто налитые холодным свинцом. Сестры не было рядом. Он вскочил с кровати и рванулся в гостиную, да так и застыл на пороге.

На диване сидела бабушка, ее голова была откинута назад, а рот широко открыт. По сморщенной, будто у мумии, коже ползали мухи. Посреди комнаты, все еще в ночной рубашке и босиком, стояла сестра.

— Олеся, — всхлипнул он и дотронулся до безвольно висящей ладошки.

В ту же минуту детское тельце дрогнуло, будто теряя равновесие, и свалилось на пол безвольной куклой. Оно лежало у ног мальчишки, неестественно изогнутое, лишенное каждой косточки, даже лицо искривилось в какой-то жуткой гримасе.

Дима закричал. Он было бросился к двери, но та была закрыта на ключ. Судорожно мальчишка схватил телефон, хотел позвонить куда угодно, пожарным или в скорую, но гудка не было. Его мобильный телефон был в куртке, которую стирала бабушка.

Ребенок убежал в дальнюю комнату и накрылся одеялом с головой. Он бился в истерике и кричал:

— Папа, папа!

Ответом ему послужила густая вязкая тишина. Помещение наполнялось запахом сырого мяса.

Вдруг все естество мальчика содрогнулось от оглушительного стука в окно. Снаружи светило солнце, но его лучи будто не могли проникнуть сквозь ставшее мутным оконное стекло. Комната ухнула в липкую темноту. Все еще не помня себя от безумного страха, мальчик опустил одеяло...

ОНО ждало его.

— Ох… как хрустели косточки… твоей сестры, — пробулькала огромная голова, извиваясь в омерзительной ухмылке. — Давай… сними подарок своей матери… и все закончится…

— Уходи! Уходи! — завизжал мальчишка, кидая в тварь подушкой.

Существо протянуло когтистые лапы к лицу мальчика и остановилось. Оно втягивало воздух, как будто не видя свою жертву, громко хрустели суставы семи тонких пальцев.

— А ты молодец. Смелый малый. Как твой отец.

Дима закричал что было силы. Голова у него закружилась, а ноги скрутила судорога, и мальчик рухнул на кровать безвольной куклой. Он лежал лицом в одеяло, когда почувствовал аромат маминых духов. Они были особенными — напоенные ощущением теплоты и нежности. Все происходящее стало напоминать дурной сон, и мальчик с трудом приподнял голову.

Прямо перед ним стояла высокая женщина с острыми чертами лица, которые до жути напоминали мамины.

— Страшно тебе, да? Хочешь жить? — спросила женщина и протянула ребенку руку с семью пальцами.