Эта страшная история со мной приключилась в начале декабря. Я сильно заболела, две недели пролежала в больнице с воспалением легких. Началось все с обычного кашля, тогда мне даже в голову не могло прийти, что всему виной порча.

Думала, ну с кем не бывает. Заболела, правда, на ровном месте, буквально ни с чего. Но все равно, дело житейское. Полежала под антибиотиками, стало полегче. Выписали меня уже в более-менее приличном состоянии. Был только кашель, как мне сказали — «остаточное явление», и слабость. Например, полы протру, а усталость, словно весь день вагоны разгружала.

Врачи все пеняли на пневмонию, вроде от нее все, скоро должно стать лучше. Только «скоро» все не наступало. Так и существовала в странном состоянии — вроде не больна, но сил ни на что нет. Тут в очередной раз подруга пришла, стала жалеть, да и говорит, что у нее дедушка есть знакомый, отставной военный, так он вроде знахаря. Травки всякие собирает, люди к нему ходят, кто за советом, кто по здоровью. И всем лучше становится.

Долго она меня уговаривала, очень я не хотела никуда идти. В итоге, подруга сама к нему и привезла. Мне до последнего неуютно было, но делать нечего, когда уже перед дверью стояли.

Дверь открыл дед, бодрый, с осанкой, выправкой, но по лицу видно — старенький. Подругу узнал, впустил в квартиру. Я стояла и думала, чем он мне поможет? Обычный пенсионер. А дед подруге сказал в зале посидеть, а сам меня на кухню повел. Сели, ни чая не предложил, ни словом не обмолвился. Сидит, смотрит, а взгляд такой — пристальный, цепкий — одним словом — военный.

Сидели, сидели, чувствую — глупо все. Стала ему про воспаление легких рассказывать, про самочувствие. А он, такое ощущение, что не слушает. В окошко глядит и кивает. Потом прервал меня:

— Давай посмотрим.

— Что посмотрим? — самой неуютно. Думаю, сейчас вот этот старик меня осматривать еще начнет.

— Ну ты же с собой его принесла.

— Что?

— Так ты даже не знаешь? — тут старик рассмеялся, а мне совсем не по себе стало. — Сумку свою давай.

Встала, сходила в прихожую за сумкой. Принесла. Он довольно бесцеремонно вывалил все содержимое на стол и еще потряс, чтобы все попадало. Потом пальцем аккуратно вещи стал отодвигать, будто ищет чего. Сижу, а мне неудобно, все-таки личные вещи. А старик замер и пальцем показывает. Гляжу, а там крестик. Обычный, нательный, только точно не мой.

— Ну вот он, — сказал дед, а сам воды в стакан налил. — Ты его сама возьми, мне нельзя.

Подцепила ногтями крестик, а он странный такой. Весу в нем пару граммов, а тяжеленный. И еще, на том месте, где должен быть лик Христа, все стерто.

— В стакан бросай, — говорит дед. — Я только не знаю, справлюсь ли. Если засыпать буду — буди и главное — сама не спи. Поняла?

Я кивнула. Дед стакан рукой сверху закрыл и забубнил. Ни слова не разобрать: бу-бу-бу и бу-бу-бу. Только на меня эти слова, как сильное снотворное подействовали. Глаза сами стали закрываться, голова к столу клонится. Несколько раз резко вздрагивала, но не помогало. А потом старик как даст мне пощечину — смотрю, чуть не лежу уже на столе. Взбодрилась.

Вскоре сам старик дремать стал. Бубнеж стал медленнее, слова растягиваются, моргает медленно. Я его за плечо потрясу, он снова быстро говорить начинает, но ненадолго этого действия хватало, примерно на полминуты. Так и сидели. Не знаю, долго или нет, у меня вообще чувство времени пропало. Просто потом старик замолчал. Я сначала думала заснул, стала его трясти, а он руку со стакана убрал. На дне крест весь почернел, как будто в земле несколько лет пролежал.

Дед встал, воду спокойно вылил в раковину, а крестик просто выбросил в ведро. Поставил чайник на огонь и кричит подруге:

— Марина Александровна, душа моя, пойдем чай пить. А ты, — уже ко мне повернулся, — со стола вещи собери, мне чужого не надо, — и улыбается.

Посидели, попили чай. Он обо всем, что произошло, словом не обмолвился, пыталась несколько раз сама поговорить об этой страшной истории, о порче, о кресте, но Маринка на меня цыкала. Потом уже, когда собирались, денег хотела дать, но дед не взял. Лишь, когда выходила, сказал:

— Проучить надо козу эту… — вроде в пустоту, но на меня смотрит. — Сегодня кто бы ни пришел, чтобы ни попросил, из дома ничего не отдавай. Поняла?

Я кивнула.

— Ну, с богом, — он нас перекрестил с подругой и закрыл дверь.

Тут Маринка как с цепи сорвалась. Все время пока у деда были, терпела, молчала, но вышли, стала вопросами сыпать. Я ей все рассказала, у подруги от этой страшной истории со стертым крестом глаза по пять рублей. Довезла до дома, предлагала со мной посидеть, но уж отказалась. Хватит и того, что весь день на меня убила. Она-то замужняя, в отличие от меня. На том и попрощались.

Но это еще не все. У этой страшной истории есть продолжение. Вечером, примерно около восьми, и правда домофон затренькал. На мониторе моя коллега с работы — Маша. Девчонка еще совсем, веселая, смешная. Мы даже вполне неплохо общаемся. Поднимаю трубку.

— Лен, привет. Слушай, у нас на работе жуть. Главный просил приложения по ноябрю забрать, неизвестно же, когда ты еще выйдешь.

Вообще, ситуация, похожая на правду. Потому что я все еще на больничном была, а обычно приложения к документам домой забирала. Вот только никто на работе ими больше не занимался, да и срочности никогда никакой не было.

— Маша, у меня нет их, они на работе все, — соврала я.

— Ну, может, поищешь, там точно нет, — настаивала девушка.

— У меня нет их, Машуль.

— Пусти хоть чаю попить, околела, пока дошла.

— Маша, не обижайся, я тут кашляю вся, не хочу тебя заразить. Давай на работе увидимся, — и отключилась.

Смотрю в окно на улицу, а девчонка не уходит. Все трется возле подъезда. Потом заскочила с кем-то, минуты не прошло, как раздались звонки в дверь. Я сижу ни жива ни мертва. Она начала уже просто в дверь молотить, кричать что-то. Минут десять, наверное, пока соседка милицией ее не припугнула. Тогда уж Маша убежала.

Через четыре дня я вышла с больничного, чувствовала себя намного лучше. Маши не было. Оказалось, что она попала под машину, у нее какой-то очень серьезный перелом ноги, вставляли даже спицы. Увидела я ее только месяца через четыре, когда она пришла увольняться с работы. Даже не поздоровались. К тому времени я уже знала, что, пока болела, Маша активно «крутила хвостом» перед шефом, бралась за мою работу, активно подсиживала. Все же, несмотря на это, не могла не испытывать жалость, глядя на нее, ковыляющую на костылях.